|
«В конце октября 1820 года брат генерала М. Ф. Орлова, л.-гв. полковник Федор Федорович Орлов, потерявший ногу, кажется, под Бауценом или Герлицем, приехал на несколько дней в Кишинев. Удальство его было известно. Однажды, после обеда, он подошел ко мне и к полковнику А. П. Алексееву и находил, что будет приятнее куда-нибудь отправиться, нежели слушать разговор «братца с Охотниковым о политической экономии». Мы охотно приняли его предложение, и он заметил, что надо бы подобрать еще кого-нибудь; ушел в гостиную к Михаиле Федоровичу и вышел оттуда под руку с Пушкиным... Решили идти в бильярдную Гольды. Здесь не было ни души. Спрошен был портер. Орлов и Алексеев продолжали играть на бильярде на интерес и в придачу на третью вазу жженки.
Ваза скоро была подана. Оба гусара порешили пить круговой; я воспротивился более для Пушкина, ибо я был привычен и находил даже это лучше, нежели поочередно. Алексеев предложил на голоса; я успел сказать Пушкину, чтобы он не соглашался, но он пристал к первым двум, и потому приступили к круговой. Первая ваза кое-как сошла с рук, но вторая сильно подействовала, в особенности на Пушкина; я оказался крепче других. Пушкин развеселился, начал подходить к краям бильярда и мешать игре. Орлов назвал его школьником, а Алексеев присовокупил, что школьников проучивают... Пушкин рванулся от меня и, перепутав шары, не остался в долгу и на слова; кончилось тем, что он вызвал на дуэль обоих, а меня пригласил в секунданты. В десять часов утра должны были собраться у меня. Было близко к полуночи. Я пригласил Пушкина ночевать к себе.
Дорогой он опомнился и начал бранить себя за свою арабскую кровь, и когда я ему представил, что главное в этом деле то, что причина не совсем хорошая и что надо как-нибудь замять: «Ни за что! — произнес он, остановившись. — Я докажу им, что я не школьник. — «Оно все так, — отвечал я ему, — но все-таки будут знать, что всему виной жженка, а потом я нахожу, что и бой не ровный». — «Как не ровный?» — опять остановившись, спросил он у меня. Чтобы скорей разрешить его недоумение и затронуть его самолюбие, я присовокупил: «Не ровный потому, что может быть из тысячи полковников двумя меньше, да еще и каких ничего не значит, а вы двадцати двух лет уже известны», и т. п. Он молчал. Подходя уже к дому, он произнес: «Скверно, гадко; да как же кончить?» — «Очень легко, — сказал я, — вы первый начали смешивать их игру: они вам что-то сказали, а вы им вдвое, и наконец, не они, а вы их вызвали. Следовательно, если они приедут не с тем, чтобы становиться к барьеру, а с предложением помириться, то ведь честь ваша не пострадает...»
...Дождавшись утра, я в восьмом часу поехал к Орлову. Не застав его, отправился к Алексееву. Едва я показался в двери, как они оба в один голос объявили, что сейчас собирались ко мне посоветоваться, как бы закончить глупую вчерашнюю историю.
— Приезжайте к десяти часам, — отвечал я им, — Пушкин будет, и вы прямо скажите, чтобы он, так же, как и вы, позабыл вчерашнюю жженку.
Они охотно согласились... Я отправился к Пушкину... Через полчаса приехали Орлов и Алексеев. Все было сделано как сказано; все трое были очень довольны; но мне кажется, что все не в такой степени, как был рад я, что дело не дошло до кровавой развязки: я всегда ненавидел роль секунданта и предпочитал действовать сам. За обедом в этот день у Алексеева Пушкин был очень весел и, возвращаясь, благодарил меня, объявив, что если когда представится такой же случай, то чтобы я не отказал ему в советах...
И. П. Липранди. Из дневника и воспоминаний.
|